В основе программы концерта к 95-летию со дня рождения Николая Каретникова — частичная реконструкция легендарного московского концерта Глена Гульда 1957 года, который стал опорной точкой развития для музыки второго авангарда и моментом обращения Каретникова к новой венской школе, которое парадоксальным образом совпало с приходом в Православие. Удивительное сочетание додекафонии с христианством, эстетический выбор, непреложно связанный с этическим, стали его кредо. Каретников был исключением среди композиторов своего поколения, «переболевшего» новыми техниками в 1960-х и искавшего выходы из авангардного тупика. Он раз и навсегда избрал для себя технику серийной додекафонии в качестве принципа «внутренней необходимости» (по Василию Кандинскому) и проработал в ней в течение 37 лет, дольше, чем отцы-основатели новой венской школы. Ему удалось преодолеть схоластичность 12-тонового метода и выработать свой стиль, не разделяя всеобщего ощущения исчерпанности предлагаемых додекафонией средств. В концерте прозвучат камерные произведения Каретникова до и после прихода к додекафонии, а также музыка Иоганна Себастиана Баха и главных композиторов-нововенцев ― Арнольда Шёнберга, Альбана Берга и Антона фон Веберна. Концерт проходит при поддержке Фонда Николая Каретникова.
***
Концерт 30 октября станет началом большого разговора о сложности слухового восприятия додекафонии и принятия ее как «музыки будущего» (по Рихарду Вагнеру). В общекультурной традиции и в традиции музыкального образования, особенно у популяризаторов классической музыки, сложился шаблон представления о Шёнберге и разработанном им методе как о герметичной системе, особом тупиковом пути, «мертвой ветви» на древе мировой музыки. Основной штамп восприятия Шёнберга как разрушителя тональной системы, то есть разрушителя европейской музыки, подменил суть его открытия: Шёнберг взорвал мосты, соединяющие музыку с общедоступным слуховым пониманием, но не отменил ничего из того, что было создано за предыдущие шесть веков. Николай Каретников, как и Шёнберг и Веберн, всегда говорил, что додекафония ничего не отменяет из того, что было открыто великими мастерами до нее: можно использовать всё, следовательно, привычная для слушателя тональная система становится лишь частным случаем серийной додекафонии.
Для Каретникова особо важным в открытиях Шёнберга стало не разрушение тональности как таковой, а замена тональности как опоры сущностью тематического материала и необычайная цельность сочинения, которая возникает в результате использования этого тематического материала (серии) как модульного конструктора (полифония «сверхуровня»). Также чрезвычайно ценной для него была свобода, возникающая из необходимости самоограничения и жестких рамок, которые накладывает на композитора «догматика» додекафонии. Именно этот метод, единственно для него верный, воспринимался им как «музыка будущего», открывающая безграничные композиционные и экспрессивные возможности, которые еще предстоит раскрыть.
Отношение Николая Каретникова к нововенцам базировалось на его осмыслении 12-тонового метода как закономерного развития «мирового древа» музыки: «Это некая поразительная эстафета, которая как бы предваряется универсальным опытом Баха (у которого взято все основное): Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Брамс, Вагнер, Малер, Шёнберг, Берг, Веберн. Ее можно представить себе как некоего гениального долгожителя, который родился под фамилией Гайдн и умер под фамилией Шёнберг, как некое восхождение, непрерывную единую линию, единый пласт сознания» (Каретников, Н. Концертный зал человечества. 1987).
Каретников рассматривал серийную додекафонию как очередную естественную техническую возможность в композиции, которая открывает новые способы изложения музыкального материала, возможности для новой экспрессии, выражения новых эмоций. При этом он всегда подчеркивал, что это всего лишь техника, которой можно воспользоваться совершенно по-разному, если преодолеть схоластичность метода. Например, одно из главных правил додекафонии — не повторять звук серии, пока не прозвучат остальные одиннадцать — не было для него абсолютным: «Я никогда не относился к этой технике чисто математически, все подвергая всегда слуховому контролю. И если строгое изложение давало не устраивающий меня звук, шел на нарушение».
Как пишет о додекафонии Николая Каретникова и нововенцев исследователь его творчества Александр Селицкий, «Образные миры музыки Каретникова и классиков додекафонии, при наличии некоторых близких черт, разительно несхожи. У русского мастера не найти характерных для Шёнберга болезненных состояний психики — неуверенности, подавленности, страха. Не найти и веберновских погружений в статику и созерцательность. Его музыка, в отличие от берговской, не рождает ощущения беспросветности человеческого существования. Подобные настроения могут встретиться у Каретникова, но как эпизоды, далеко не определяющие основных параметров эстетики и стиля. Напротив, в его сочинениях нередки образы героики, физической мощи, заставляющие вспомнить, скорее, Бетховена, Вагнера и Малера, образы моторного движения, в том числе негативно окрашенные, идущие от Прокофьева и Шостаковича, но выраженные иными средствами. <…> У Каретникова даже родилась музыка, наполненная чистейшей целомудренной лирикой и юмором [Kleinenachtmusik для смешанного квартета, 1969]: сфера юмора, как известно, не далась нововенцам, хотя попытки овладеть ею предпринимались Шёнбергом (опера «Сегодня на завтра», хоровые «Сатиры»). Сегодня можно смело заявить, что причина неудачи крылась не в особенностях 12-тонового метода, а в характере творческого дарования нововенской тройки» (Селицкий, А. Я. Николай Каретников. Выбор судьбы. 2011).